Читаем то и дело газетные заголовки: «Приобщиться к искусству», «Общение с миром прекрасного», «Общение художника со зрителем», «Приобщение к музыкальному миру Чайковского и Шумана», «Диалог со скульптором». «Разговор с Мадонной», «Что рассказало полотно?»
Конечно, если говорить строго, общаться со скульптором Роденом мы, к сожалению, сейчас можем только в переносном смысле, метафорически: Роден давно умер. Но остались его великие творения, и, попав в музей, мы можем пытаться, останавливаясь подолгу перед ними, понять, какие чувства и мысли скульптора отразились в мраморе и бронзе.
Юноша проходит мимо полотна И. Е. Репина «Крестный ход в Курской губернии». Равнодушный взгляд скользнул по картине, перешел к другой… Мне захотелось остановить торопливого посетителя галереи, поговорить с ним. Возвращаемся. Я обращаю внимание на содержание, на идею произведения, на композицию и колорит. Слушает с нескрываемым интересом. Оказывается, теперь мы не просто скользим взглядом по полотну. Мы общаемся.
Как же?
Мы отвечаем на намерение художника показать нам, зрителям, свое творение. Он на это рассчитывал, хотя и не знал, конечно, нас лично. Он хотел рассказать нам о том, что его самого потрясло. Мы «слушаем его рассказ», т.е. видим, как это было: знойное лето без единого дождя. Иссыхающие поля. Призрак голода навис над огромным пространством дореволюционной Курской губернии. Голодная смерть грозит крестьянину, его многочисленной семье, его детям. Кто поможет ему избежать этой страшной доли? И вот устраивается крестный ход с выносом иконы, шествием священников во главе тысячной толпы к месту моления о дожде, о сохранении урожая. Для темного верующего моление — последняя попытка спасти детей от голодной смерти. Для священника молебен — выполнение служебного долга и демонстрация того, что «церковь, он лично сделали все, чтобы отвести карающую руку господа (ведь только тяжкие грехи крестьянина привели к неурожаю!)». Жандармы на лошадях следят за порядком: в такое время опасность бунта куда больше, чем обычная давка. А вдруг крестьянин подумает, что дело не в карающей руке бога, а в помещичьей эксплуатации, в равнодушии к крестьянской судьбе? Ведь не поделится же помещик своим зерном, своей скотиной, заберет н продаст все, что сумеют вырастить и собрать крестьяне…
Итак, мы слушаем рассказ Ильи Репина, понимаем, что думал сам художник, творя свою картину, видим, как он творил ее, отказавшись от неуместных световых или красочных эффектов, ничего не преувеличивая, без всякого пафоса и без громкого обличения: смотрите, как это было, понимайте, что это такое, думайте, как надо жить и что надо делать, чтобы такого не было.
Мы общаемся с полотном художника, с ним самим через его полотно. Мы видим теперь, как страшна попытка отчаявшихся людей, попытка с помощью молитвы, заклинаний общаться с богом.
Все это, конечно, не непосредственное общение с Репиным, с персонажами и прототипами его картины. Но это — общение!
Надо ли расширять понятие «общение»? Таким образом можно дойти и до буквального понимания лермонтовских строчек:
Ночь тиха, пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит!
Не внемлет же в самом деле пустыня нереальному богу? Не говорит же звезда с звездою? Да, не внемлет, не говорит. Все это -средства поэтической образности, метафоры, переносные значения. Но ведь поэт хочет сказать нам (и как говорит, и как мы внемлем!) о том, как он видит мир; он хочет приобщить нас к своему особому видению мира; так не надо же упираться руками и ногами, цепляясь за рационалистические и сухие утверждения, что «такого не бывает»! Да, да — «Горит восток зарею новой» — так не бывает; и одинокий парус ничего не ищет «в тумане моря голубом»; и горьковский Буревестник (это же — птица!) не призывает к революции; и уж, конечно, невероятно, чтобы было такое: «В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры» (Маяковский). Не может быть — и в научном и даже просто в здравом смысле. Но есть в образно-эмоциональной сфере человека, в его особом, эстетическом мире, где все сущее рассматривается не в его соответствии с научным описанием и с формулой, а в его соответствии с представлением о добре и зле, с представлениями о прекрасном и безобразном. Ибо познание мира-это единый процесс постижения и объективного явления, и его нравственного значения, и его эстетического образа, объединенного с образами других явлений, но еще и с теми чувствами — нравственными и наглядно-образными, которые данное явление вызывает в человеке, познающем его…
Художественная литература и искусство учат нас общению с миром природы, познанию, т.е. пониманию этого мира, учат нас жить в нем. В этом — великое нравственное значение поэтического отношения к миру.