Про общение

«Не понимает человек шутки — пиши пропало! И знаете: это уже ненастоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу!» — это слова Антона Павловича Чехова.

Очень часто общению мешает то обстоятельство, что один из коммуникантов, обладая чувством юмора, любит шутить и подшучивать, а другой, напротив, этим чувством не обладает или обладает в слабой степени и поэтому обижается на первого. Это плохо и для него самого, и для окружающих. Верно, конечно, что глухота (и слепота — при чтении) к юмору — серьезный недостаток, который можно сравнить и с ущербным музыкальным слухом, и с цветовой безвкусицей. Трудность обнаружения у самого себя слаборазвитого чувства юмора заключается в том, что вообще не существует людей, которые бы не смеялись, которым не бывало бы смешно.

Но смех может вызываться разными причинами. Если эти причины ничтожны или вообще не могут быть, строго говоря, причинами веселья, то здесь уместна поговорка: «Смех без причины — признак дурачины». Например, нельзя считать уместным смех при виде упавшей полной’ женщины, которая шла по улице, неся тяжелую сумку с продуктами. Но есть люди, которым это смешно, и тем смешнее, чем больше разных вещей выкатится из сумки упавшей, чем больше будет грохота. Человек, способный рассмеяться при этом, вероятно, не способен придумать ничего смешнее, как убрать стул из-под садящегося на него человека. Можно почти с полной уверенностью сказать, что такой «шутник» еще не дорос до понимания действительно смешного и плохо знает или не знает совсем лучших образцов юмора. Но это не значит, что чувство юмора нельзя развить. Ведь развить можно (это доказано экспериментально) и музыкальный слух. Как это сделать?

Я бы посоветовал прочитать рассказ Маяковского «Как я ее рассмешил». Подумайте, не похожи ли вы на ту, которую пытался рассмешить Маяковский. Если нет — захочется посмеяться над ней. Потом прочитайте рассказы Марка Твена, Михаила Зощенко, раннего Чехова, Стивена Ликока, «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова, «Созвездие Козлотура» Ф. Искандера и его рассказы. Обязательно прочитайте шутки в начале каждой главы книги Юрия Никулина «Почти серьезно». Если смех будет сопровождать ваше чтение часто, не беспокойтесь: чувство юмора достаточно развито. Если нет… надо продолжать, не забыв «Похождения бравого солдата Швейка». Частое чтение юмористов поможет избавиться от недостатка. Кстати, можете испытать себя по тесту на юмор, заглянув в конец нашей книги.

Читаем то и дело газетные заголовки: «Приобщиться к искусству», «Общение с миром прекрасного», «Общение художника со зрителем», «Приобщение к музыкальному миру Чайковского и Шумана», «Диалог со скульптором». «Разговор с Мадонной», «Что рассказало полотно?»

Конечно, если говорить строго, общаться со скульптором Роденом мы, к сожалению, сейчас можем только в переносном смысле, метафорически: Роден давно умер. Но остались его великие творения, и, попав в музей, мы можем пытаться, останавливаясь подолгу перед ними, понять, какие чувства и мысли скульптора отразились в мраморе и бронзе.

Юноша проходит мимо полотна И. Е. Репина «Крестный ход в Курской губернии». Равнодушный взгляд скользнул по картине, перешел к другой… Мне захотелось остановить торопливого посетителя галереи, поговорить с ним. Возвращаемся. Я обращаю внимание на содержание, на идею произведения, на композицию и колорит. Слушает с нескрываемым интересом. Оказывается, теперь мы не просто скользим взглядом по полотну. Мы общаемся.

Как же?

Мы отвечаем на намерение художника показать нам, зрителям, свое творение. Он на это рассчитывал, хотя и не знал, конечно, нас лично. Он хотел рассказать нам о том, что его самого потрясло. Мы «слушаем его рассказ», т.е. видим, как это было: знойное лето без единого дождя. Иссыхающие поля. Призрак голода навис над огромным пространством дореволюционной Курской губернии. Голодная смерть грозит крестьянину, его многочисленной семье, его детям. Кто поможет ему избежать этой страшной доли? И вот устраивается крестный ход с выносом иконы, шествием священников во главе тысячной толпы к месту моления о дожде, о сохранении урожая. Для темного верующего моление — последняя попытка спасти детей от голодной смерти. Для священника молебен — выполнение служебного долга и демонстрация того, что «церковь, он лично сделали все, чтобы отвести карающую руку господа (ведь только тяжкие грехи крестьянина привели к неурожаю!)». Жандармы на лошадях следят за порядком: в такое время опасность бунта куда больше, чем обычная давка. А вдруг крестьянин подумает, что дело не в карающей руке бога, а в помещичьей эксплуатации, в равнодушии к крестьянской судьбе? Ведь не поделится же помещик своим зерном, своей скотиной, заберет н продаст все, что сумеют вырастить и собрать крестьяне…

Итак, мы слушаем рассказ Ильи Репина, понимаем, что думал сам художник, творя свою картину, видим, как он творил ее, отказавшись от неуместных световых или красочных эффектов, ничего не преувеличивая, без всякого пафоса и без громкого обличения: смотрите, как это было, понимайте, что это такое, думайте, как надо жить и что надо делать, чтобы такого не было.

Мы общаемся с полотном художника, с ним самим через его полотно. Мы видим теперь, как страшна попытка отчаявшихся людей, попытка с помощью молитвы, заклинаний общаться с богом.

Все это, конечно, не непосредственное общение с Репиным, с персонажами и прототипами его картины. Но это — общение!

Надо ли расширять понятие «общение»? Таким образом можно дойти и до буквального понимания лермонтовских строчек:

Ночь тиха, пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит!

Не внемлет же в самом деле пустыня нереальному богу? Не говорит же звезда с звездою? Да, не внемлет, не говорит. Все это -средства поэтической образности, метафоры, переносные значения. Но ведь поэт хочет сказать нам (и как говорит, и как мы внемлем!) о том, как он видит мир; он хочет приобщить нас к своему особому видению мира; так не надо же упираться руками и ногами, цепляясь за рационалистические и сухие утверждения, что «такого не бывает»! Да, да — «Горит восток зарею новой» —  так не бывает; и одинокий парус ничего не ищет «в тумане моря голубом»; и горьковский Буревестник (это же — птица!) не призывает к революции; и уж, конечно, невероятно, чтобы было такое: «В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры» (Маяковский). Не может быть — и в научном и даже просто в здравом смысле. Но есть в образно-эмоциональной сфере человека, в его особом, эстетическом мире, где все сущее рассматривается не в его соответствии с научным описанием и с формулой, а в его соответствии с представлением о добре и зле, с представлениями о прекрасном и безобразном. Ибо познание мира-это единый процесс постижения и объективного явления, и его нравственного значения, и его эстетического образа, объединенного с образами других явлений, но еще и с теми чувствами — нравственными и наглядно-образными, которые данное явление вызывает в человеке, познающем его…

Художественная литература и искусство учат нас общению с миром природы, познанию, т.е. пониманию этого мира, учат нас жить в нем. В этом — великое нравственное значение поэтического отношения к миру.

А теперь давайте вспомним «Ревизора» Н. В. Гоголя;

«Городничий… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.

Хлестаков. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму! Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?… Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.) Я, я, я…

Городничий (в сторону). О господи ты боже, какой сердитый! Все узнал, все рассказали проклятые купцы!

Городничий (вытянувшись и дрожа всем телом). Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие… не сделайте несчастным человека.

Хлестаков. Нет, я не хочу! Вот еще! мне какое дело? Оттого, что у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!… Нет, благодарю покорно, не хочу».

При всей вымышленности и условности комедийной ситуации она отличается глубоким пониманием очень важного психологического явления, которое специалистами называется «установка». В данном случае у городничего и у Хлестакова выявляются при встрече свои установки, т.е. свои собственные содержательные представления о том, что может произойти, что — по мнению персонажей должно произойти.

Ведь городничий ждал приезда ревизора, поверил Бобчинскому и Добчинскому, что ревизор уже здесь, что он, городничий, разговаривает с ревизором, которого надо смягчить, привлечь на свою сторону, «подмазать» и тем самым избежать краха карьеры. А Хлестаков знал, что он, Хлестаков, задолжал в гостинице, что его поэтому ожидают неприятности, причем не исключен и арест, так как расплатиться с долга ми он не сможет. Именно поэтому городничий не сомневается в силе Хлестакова-ревизора, а Хлестаков — в намерениях городничего арестовать его. При этом они оба не замечают признаков другой реальности, истолковывают реплики друг друга исключительно на фоне собственных установок.

Установки всякого рода играют чрезвычайно важную роль в теоретической и практической деятельности человека и ярко выступают в процессах общения. Чтобы не попасть впросак самому и не поставить в неловкое положение собеседника, надо знать, что такое установка, как она развивается в условиях общения, как ее можно изменить и как ею следует управлять.

Проделайте мысленно (можно и на практике!) такой эксперимент.

Вы с приятелем находитесь в кинозале. Погас свет, началась демонстрация кинофильма. Все (и Вы со своим приятелем тоже) внимательно следят за происходящим на экране. Неожиданно Вы спрашиваете приятеля (шепотом, конечно, но так, чтобы Вас было слышно): «Вспомни, пожалуйста, как называется яйцекладущее млекопитающее. Утконос, что ли?» Если фильм тематически никак не связан в данный момент с Вашим утконосом и зоологией вообще, можете не сомневаться, что Ваш вопрос не будет даже расслышан. Вас обязательно переспросят. Но ведь если Вы спросите что-нибудь уместное, касающееся сюжета фильма, характеристики киноактера и т. п., — вам ответят. Даже если Вы зададите этот свой вопрос тише, чем первый.

Почему?

Да потому, что «уместно», «понятно» то, что относится к наиболее вероятному в данной ситуации, о чем принято в данной ситуации говорить, что входит в «установку на восприятие данного фильма». Все остальное оказывается за пределами поля внимания, а поэтому и не узнается, не понимается.

В условиях повседневного общения нередко кто-нибудь вдруг (именно «вдруг», т.е. неожиданно) начинает рассказывать случай из своей жизни или, скажем, анекдот, в то время как ни того ни другого от него не ждут. Некоторые люди начинают разговор, как бы продолжая развивать свои собственные- мысли, которыми они были поглощены сами, а никто из присутствующих о них не имел никакого понятия. «Вы думаете, что это правильно?!» — раздраженно спросил однажды при мне незнакомый пожилой человек женщину, стоящую рядом с ним в автобусе. Та растерялась: «Простите, но я вас не понимаю… Мы, кажется, не знакомы с вами…»

Оказалось, что пожилой разгневанный мужчина хотел… оказать растерявшейся женщине услугу: стоящая рядом с ней сердобольная мама посадила на освободившееся место свою здоровенькую и жизнерадостную дочь лет восьми-девяти. Вот вместо этой девочки и должна была сесть, как полагал разгневанный, женщина, не обратившая на происшедшее никакого внимания. Своим возгласом, продолжившим ход его мысли, мужчина как бы приглашал осудить неверный поступок матери девочки. Но разве можно понять его намерения по его возгласу? Пришлось разъяснить, тратить нервные усилия, зря терять время…

Бывает, что человеку весело, у него хорошее настроение, ему хочется поделиться им с окружающими. Разве это плохо? И уже рассказывается веселый анекдот или поясняется причина радостного состояния. Но при этом человек может не заметить, что другие-то настроены «на другую волну». Их может что-то огорчить. Они могут скорбеть о потере друга или родного человека. Как на фоне такой установки может прозвучать шутка? Как выглядит при этих условиях широкая улыбка? Мы назовем их по праву проявлениями бестактности. Значит, начиная разговор, проверьте, уместно ли вообще начинать говорить, надо ли говорить то, что Вам захотелось. Одним словом, вступая в общение, начинайте с «ориентировки» в ситуации общения: всегда ответьте сначала сами себе на мысленные вопросы о том, кто перед вами, о чем И как можно (и нужно ли вообще?) говорить.

Умение поставить себя (мысленно, конечно) на место другого — очень ценное качество в людях — психологи называют «способностью к рефлексии». Хорошо развита способность к рефлексии у опытного учителя, искусного оратора, умелого пропагандиста. Если они говорят что-то, обращаясь к ученикам, к слушателям, то им каждую секунду важно знать, слышат ли их, понимают ли, доступно ли сообщаемое собеседнику, слушателю. В случае необходимости они умеют изменить тон, перестроить свое сообщение композиционно, дать понятные примеры, задать наводящий вопрос, подбодрить, т.е. помочь избавиться от состояния неловкости, стеснительности, неуверенности.

Особенно хорошо развито чувство рефлексии у талантливого актера: он умеет, во-первых, «войти в образ» (а это значит, «выйти» из своей собственной системы бытия, из своей естественной, повседневной личностной мазеры вести себя, чтобы стать, например, человеком другого типа и даже другой эпохи), а во-вторых, представить себя на месте зрителя, чтобы не сфальшивить, заставить поверить в свой образ.

Сплошь и рядом можно наблюдать такие ситуации общения, в которых люди не умеют либо не желают обнаруживать свои способности рефлексировать. И тогда может наступить конфликтная ситуация — открытый разрыв, ссора или состояние скрытого недоверия, отчужденности, даже враждебности. Рассмотрим в связи со сказанным отрывок из прекрасного романа Леонида Соболева «Капитальный ремонт». Этот роман никак нельзя назвать «производственным», несмотря на его название. Речь в нем идет о проблеме психологической, моральной ломки и переформировании личности в эпоху Октябрьской революции, т.е. о «капитальном ремонте» всего общества дореволюционной России на примере флотской среды. Нижеследующий эпизод рассказывает о встрече в купе молодого выпускника привилегированного морского училища с пожилым пехотным офицером царской армии.

«Гардемарины всегда вежливы, но холодны, как британцы: надо уметь понять неизмеримую пропасть между армейским офицером и гардемарином Морского корпуса — единственного на всю Россию, корпуса, в который принимают только сыновей офицеров, потомственных дворян и чиновников не ниже четвертого класса табели о рангах. Не пехотное провинциальное училище, куда берут всех без разбора, кого попало!… Штабс-капитан наверняка бестактен и неопрятно словоохотлив».

Таково представление гардемарина Юрия Ливитина об идеале воспитанника Морского, корпуса и обо всех «остальных», О которых он даже не может подумать без презрительного предубеждения. Соответственно культивируется в касте гардемаринов и особый тон в разговоре с «остальными»: «Таким тоном говорят с прислугой, с капельдинером в театре — бесцветным, сухим и вежливым тоном. Но штабс-капитан того не замечал». Следуя примеру одного из старших офицеров, избранных Ливитиным и другими гардемаринами в качестве «идеала», Соболевский персонаж даже выработал у себя особую манеру улыбаться: «уголки губ вниз, улыбка одним ртом, а взгляд холоден и презрителен». Пехотный офицер произносит слово «гардемарин» с ударением на предпоследнем слоге. «Гардемарин», — поправляет его Ливитин. «А юнкера флота тоже могут произвести в мичманы?» — спрашивает штабс-капитан. «Так точно, в мичмана», — поправляет его гардемарин. «Юрия это забавляло, — читаем дальше у. Л. Соболева, — а штабс-капитан запыхтел: два подряд исправленных ударения его бесят. Но флот во многом отличается от армии: юнкер — гардемарин, обыкновенный рапорт — по-флотски рапорт, в армии на север указывает компас, а во флоте — компас. Все это мелочи, но они лишь подчеркивают, что штабс-капитану никогда не понять пышной четкости флотской службы».

Итак, тон и специальные, только на флоте принятые ударения в ряде слов должны подчеркнуть разницу между собеседниками, сигнализировать как бы о принадлежности их к разным слоям военнослужащих. И улыбка даже служит тем же целям. Что еще? Читаем дальше: «Штабс-капитан молча закурил дешевую папиросу. Ливитин вынул трубку: «Разрешите курить, господин штабс-капитан?» Душистый дым распластался синими облаками и дрожит в воздухе вместе с вагоном. Штабс-капитан прекращает разговор — в нем накипает обида и бессильная злость. Мальчишка, нахал, английский табак курит, одет с иголочки, самоуверен — таким вся дорога чиста. Она, расчищена для них отцами и дедами… Нигде не купишь.: этой золотой брони превосходства и самоуверенности; это — годы воспитания и наследственный капитал предков. Штабс-капитан взглянул на гардемарина с ненавистью и любопытством». Он решается все же показать хоть как-то свою независимость и старшинство: штабс-капитан швырнул окурок, тот «упал рядом с никелированной плевательницей на синий ковер, и штабс-капитан бессильно и густо покраснел перед мальчишкой младше его чином. Гардемарин не замечает окурок, он даже не смотрит туда, но штабс-капитан чувствует, что это только снисходительная светская учтивость…». Единственное, чем может штабс-капитан уязвить гардемарина, — это, не меняя позы, не подавая руки, сказать небрежно: «До свидания, юнкер». Но штабс-капитан поднялся с дивана, протянул руку и смущенно сказал: «Честь имею кланяться».

Как видим, гардемарин сознательно подчеркнул свое превосходство (и внешней холодной вежливостью, и поправками ударения, и даже тем, что закурил трубку с дорогим табаком) и «выиграл» в той игре, которую он сознательно затеял со штабс-капитаном. При этом Ливитин прекрасно умеет рефлексировать: он сознательно «входил в образ идеального офицера», сознательно наблюдал за пехотным штабс-капитаном, как бы предугадывая его реакции (ставил себя на его место, зная прекрасно, что штабс-капитан на подобное не способен). А штабс-капитан, напротив, не умея сдерживать своих чувств, в конце сцены подавил сам себя, не выполнив и своего намерения, — не унизил гардемарина.

В известном рассказе «Толстый и тонкий» интересно, в частности, и то, что «толстый» хочет в общении с бывшим школьным товарищем снять с себя «маску превосходства», стереть социальную грань, разделявшую бывших гимназистов. Но «тонкий» не может преодолеть раболепия, унижается. Он смотрит сам на себя и на свою супругу глазами высокопоставленного чиновника, «толстого», в котором он не видит и не может увидеть ничего, кроме подавляющего его высокого чина.

Штабс-капитан из «Капитального ремонта» в сущности тот же «тонкий», хотя в душе он не хочет мириться с положением «непривилегированного»; он на самом деле старше и выше чином, чем гардемарин. Можно сказать, что гардемарин очень хочет быть и чувствовать себя «толстым», но ведет себя совсем не так, как чеховский «толстый», желающий показаться демократичным, а прямо противоположно.

Ясно, что «толстые» могут быть совершенно различными и по существу, и по манере общения. Например, «старинный русский барин, Кирила Петрович Троекуров». Как пишет Пушкин в «Дубровском», «его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях… Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань… В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, *что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума». Как реагировал на самодурство Кирилы Петровича Дубровский, возглавивший крестьянский! бунт, Вы знаете по школьному материалу литературы.

Теперь Вы уже можете мысленно сгруппировать в своей памяти всех известных Вам общающихся литературных персонажей, «толстых» и «тонких», причем отметить, что среди тех и других найдутся люди разные: разумные, сдержанные, правильно рефлексирующие, умеющие сохранить свое достоинство и независимость и, напротив, необузданные, несдержанные.

А теперь попробуйте, прочитав сцену встречи Печорина с Максимом Максимычем (это ведь из «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова, не так ли?), проанализировать ее и ответить на ВОПРОСЫ:

1. Почему в реплике Максима Максимыча (« — А., ты?., а вы?… — пробормотал со слезами на глазах старик») перемежаются «ты» и «вы»?
2. Чем объяснить, что к концу встречи, как пишет Лермонтов, «старик нахмурил брови… Он был печален и сердит, хотя старался скрыть это»?
3. Можно ли назвать (условно, конечно!) Максима Максимыча «тонким», а Печорина — «толстым»? Подтвердите свои оценки цитатами из текста Лермонтова.
4. Показал ли Печорин в сцене встречи с Максимом
   Максимычем свое умение рефлексировать?
5. Что Вы теперь думаете о возможности учиться правильному общению по художественно-литературному произведению?

А вот как: «…ни одного часа не приходилось ему оставаться дома, и в гостиницу приезжал он с тем только, чтобы заснуть. Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, говорили ли о хороших собаках, и здесь сообщал он дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, —  он показал, что ему небезызвестны судейские проделки; было ли рассуждение о биллиардной игре — и в биллиардной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах…»

И чего же добился Чичиков, «милейший Павел Иванович» тем, что «во всем как-то умел найтиться», и тем, что «все это он умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя», тем, что «говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует»? «Все чиновники были довольны приездом нового лица», — пишет Гоголь; «и даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, сообщил своей жене: «Я, душенька, познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым; преприятнейший человек!»

Предположим теперь, что Чичиков не мошенник, что занят он каким-нибудь полезным общественным делом, например, добивается получения средств на строительство больницы или школы. Предположим, наконец, что мы имеем дело не с гоголевскими временами и не с его героями, а видим перед собой нашего современника, выполняющего свой служебный долг.

Что бы мы сказали о нем?

Сказали бы: эрудированный (обо всем может поговорить со знанием дела), общительный (легко завязывает знакомства) и обаятельный (нравится даже тем, кто весьма скуп на похвалы) человек. Именно такой человек, с такими качествами, с установкой на выполнение общественно ценных задач, завоевывает симпатии окружающих и способен добиться нужных всем успехов.

Хотелось бы обратить внимание читателя на то, что, читая мастерски написанные книги, можно учиться правильному общению. В таких книгах можно и нужно находить примеры и отрицательные, т.е. такие, которые показывают, как по надо общаться. Вспомним, что в «Мертвых душах» есть множество таких примеров. Гениальный Гоголь, психологически точно описывающий людей в их отношениях к делу и друг к другу, с поразительной достоверностью выявил и типы общения, и типы общающихся.

Вот, скажем, помещица Настасья Петровна Коробочка никак не может уразуметь сам предмет разговора, суть предложения Чичикова. Пять страниц гоголевского текста- диалог Павла Ивановича с Коробочкой — подумать только! И что же? «Эк ее, дубинноголовая какая! — сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. — Поди-ка, сладь с нею! В пот бросила, проклятая старуха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал оттирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: «иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная «Коробочка»… Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных, как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены».

Легко понять, что Коробочка просто весьма недалекая тугодумка. Плохо, когда люди такого рода занимают ответственное положение, да и в повседневном общении они очень трудны. Но ведь Чичиков сумел все-таки подобрать и к ней, к Коробочке, ключик! Отдадим и ей должное: она понимает, что плохо разбирается в сути дела, она старается понять собеседника. Значит, не ругаться в общении с «коробочками» надо, не выходить из себя, а сразу же, распознав, «коробочку», постепенно, повторяя самое главное, излагать свою мысль, проверяя, что уже усвоено, а что — еще пет. Ведь и учителю приходится иметь дело с тугодумами, и хороший учитель всегда находит способ растолковать и такому ученику трудный материал.

А вот Собакевич, в отличие от Коробочки, сразу же смекнул, о чем просит его Чичиков и как он, Собакевич, может извлечь свою собственную выгоду из продажи мертвых душ: «Извольте, я готов продать». — «Черт возьми, — подумал Чичиков про себя, — этот уж продает прежде, чем я заикнулся!» И далее, пораженный жадностью и сообразительностью Собакевича, Чичиков так оценивает его: «Кулак! Да еще и бестия в придачу!» Если перечитать соответствующий гоголевский текст, можно увидеть, что среди персонажей есть лица, говорящие редко, отличающиеся лаконизмом (Собакевич). Они обычно не являются инициаторами в разговоре, отвечают односложно. Таких людей, как мы уже знаем, психологи называют интравертами. Типичный интраверт, например, тургеневский Бирюк из «Записок охотника».

В противоположность интраверту экстраверт выступает инициатором в общении, говорит охотно, эмоционально. Мы видели, что экстравертом, причем очень умелым, был Павел Иванович Чичиков. Но экстраверт и неподражаемый Ноздрев, тот самый, «с которым Павел Иванович Чичиков вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал говорить ему «ты», хотя, впрочем, он, со своей стороны, не подавал к тому никакого повода». Можно сказать, что экстравертность Ноздрева сочетается еще и с поразительным нахальством, да еще в «букете» с беспардонной лживостью и стремлением во всем — в крупном и в мелочах — добиться корысти (можно спрятать шапку, можно навязать едва знакомому человеку невыгодный для того обмен и пр.). По наблюдениям многих, художники и композиторы не очень часто бывают экстравертами в специальном психолого-лингвистическом смысле этого слова. Они предпочитают выражать свои мысли и чувства опосредованно — через свои произведения. Как ни покажется странным, но есть и писатели, эти большие мастера слова, которые тоже в повседневном общении не очень разговорчивы, часто молчаливы и углублены в себя. Там, «в себе», они ведут беззвучные диалоги со своими героями, о которых мы потом узнаем из их книг.

Имеются данные, что немало интравертов среди ветеринарных врачей и врачей-педиатров, лечащих маленьких детей. Что ж, это и не слишком удивительно: профессия накладывает свой отпечаток на манеру общения, а совсем маленький ребенок, тем более — животное не умеют общаться с помощью речи.

Особые способности общения обнаруживают дрессировщики, обучающие животных всевозможным, часто внешне «человеческим» действиям. У дрессировщиков свои способы общения, свои «языки», понятные животным. Видимо, можно согласиться с той девушкой, которая назвала Дер-су Узала «одним из коммуникабельных» людей.

Этот вопрос был задан однажды на одной из лекций, посвященной культуре общения. Лектор прочитал вслух записку и предложил присутствующим (в зале сидели школьники старших классов) самим привести пример реального человека или литературного героя, которого можно назвать «коммуникабельным», т.е. способным легко контактировать с другими людьми, общаться с ними, вступать в коммуникативные отношения.

Поднялось сразу много рук. Одни называли своих товарищей, доказывая фактами их склонность к общению, к умению завести разговор и поддержать его. Другие, наоборот, приводили примеры некоммуникабельности и предлагали определять коммуникабельность как бы с помощью нахождения и описания противоположных черт характера.

Вспомнили анекдот о финском мальчике (по традиции финнов считают молчаливыми и сдержанными), который молчал целых шесть лет, так что его родители даже думали, что он будет немым. Но вот однажды отец взял сына с собой в лес, решив показать ему, как валят деревья. Мальчик, хотя и с интересом, молча наблюдал за умелыми действиями отца. Подрубил отец очередную мощную сосну, остановился, чтобы передохнуть. «Берегись! — громко закричал вдруг сын. — Назад!» Лесоруб отскочил. Тяжелый ствол грохнулся у самых его ног: не крикнул бы мальчик — случилось бы несчастье. Благодарно обнимая сына, отец спросил: «Что ж ты, сынок, раньше-то ни слова не говорил?» — «А незачем было!» — г. ответил тот.

Присутствующие посмеялись, потом сказали, что коммуникабельным следует называть человека, который легко вступает в общение с другими людьми. Но тут со своего места решительно поднялась несколько взволнованная школьница и уверенно сказала; «Я считаю одним из самых коммуникабельных людей Дерсу Узала».

В зале загудели недоуменно. Как могла прийти в голову мысль, что герой книги В. К. Арсеньева «Дерсу Узала», гольд (старое наименование нанайцев), охотник и собиратель женшеня, всю жизнь свою проведший в глухой тайге, практически не видящий людей, едва умеющий говорить по-русски, что этот самый Дерсу может быть коммуникабельным, да еще «самый»?!

«Почему Вы так считаете? — спросил лектор. — Поясните, пожалуйста». И школьница сказала, что Дерсу Узала прекрасно «читал тайгу» (т. е. следы животных и птиц), знал признаки изменений погоды и свойства всех растений, что он охотно общался с людьми, был добрым И доверчивым и что он был убежден в способности разговаривать всех живых существ, включая животных и даже растений, а поэтому и разговаривал с ними. «Вспомните, —  сказала девушка, — как Дерсу Узала без всякой просьбы отправился на охоту, чтобы помочь недоверчивому и недоброму староверу, который считал, что у язычника Дерсу «не душа, а пар» и он не заслуживает уважения как азиат и нехристь.

• Вспомните, — продолжала девушка, — как Дерсу песней примирил ссорившихся солдат, как он называл словом «люди» даже дрова для костра и нисколько не уди вился, впервые услышав механическую запись своей речи на фонографе. — Девушка раскрыла книгу Арсеньева, которую, видимо, только что закончила читать, и процитировала: «Его, —  он указал на фонограф, — говорит верно, ни одного слова пропускай нету».
• А кто из нас, сидящих здесь, — спросила школьница, окончив цитату, — может быть таким коммуникабельным, как старый гольд Дерсу?

Слушатели молчаливо согласились, а лектор остался очень доволен участием школьницы в обсуждении лекции. Жаль только, что он не успел тогда же объяснить присутствующим слова Арсеньева, следующие сразу же после прочитанного школьницей эпизода с фонографом. В. К. Арсеньев писал: «Дерсу оказался неисправимым анималистом: он очеловечил и фонограф!»

Анималист (от лат. анима! — животное, зверь) человек, который по незнанию, по ложному убеждению наделяет неживые предметы свойствами разумного живого существа. Правильнее было бы сказать, что Дерсу был не только анималистом, но и антропоморфистом (антропос — человек по-древнегречески), т.е. человеком, считающим, что вся природа (живая и неживая) обладает свойствами человека, умеет чувствовать, думать и даже по-своему общаться, разговаривать, сообщать о себе.

Быть коммуникабельным человеком в узком смысле — быть склонным к общению с людьми, быть инициативным в этом общении, уметь и хотеть говорить. Коммуникабельных и охотно, инициативно вступающих в общение людей называют экстравертами. Некоммуникабельных — и н т р а в е р т а м и. Коммуникабельным в широком смысле этого слова можно назвать вообще отзывчивого человека, реагирующего активно на окружающий его мир, стремящегося к познанию и деятельности совместно с другими. Такие люди обычно любят не только говорить, но и читать, размышлять о прочитанном. Их коммуникабельность может быть шире обычной.

Умеете ли Вы общаться?

—   Да, конечно, — таким был утвердительный ответ на первый вопрос анкеты. Таких или похожих ответов было почти 80%. Остальные 20% анкетированных ответили не так уверенно («Думаю, что да» или «Не знаю»).

Если считать, что «умею общаться» означает «умею правильно общаться», а только так и надо понимать вопрос (никто же не скажет, что, например, «умеет играть в шахматы, но неправильно»!), то типичный ответ можно оценить как недостаточно скромный. А ведь с помощью анкеты анкетируемый общается с анкетирующим. Значит, в этом акте общения ответивший «да, конечно» невольно показал себя не с самой лучшей стороны, проявил некритичность в отношении самого себя. И это не случайно. Он же, автор типичного ответа, уверен, что «общение — это беседа, разговор» и ничего больше. Между тем «общение» — понятие более глубокое. Наличие речевого высказывания, хоть и очень важно, не является единственным признаком общения. Иногда можно достичь целей общения без слов. А иногда слова слышатся там, где никакого общения нет. Не верите? Вспомните Гаева из «Вишневого сада» А. П. Чехова.

«Гаев… (Ощупав шкап.) Дорогой, многоуважаемый шкап! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания. (Пауза). <…> Любовь Андреевна. Ты все такой же, Леня. Гаев (немного сконфуженный). От шара направо в угол! Режу в среднюю!»

Ведь ясно, что Гаев, обращаясь к книжному шкафу, не разговаривает с ним. Тирада его не обращена к присутствующим людям. Поэтому, когда Раневская окликает его своей репликой, Гаев смущается и… «отвечает» биллиардными терминами, а точнее — привычными для него «заполнителями паузы», потому что в том и другом случае Гаев уходит от реального общения, говорит только сам с собою. Перед нами не общение, а словесно оформленная видимость общения.

« — Я плачу не тебе, а тете Шуре!» — всхлипывая, ответила маленькая девочка взрослому на вопрос, почему она плачет». (К — Чуковский. «От двух до пяти»). Здесь, как видим, четырехлетняя девочка ощущает потребность в конкретном человеке.

А теперь вспомните сцену объяснения Кити и Левина в романе «Анна Каренина». Он и она, не произнося ни слова, пишут мелком на зеленом сукне столика для карточной игры лишь начальные буквы слов, составляющих весьма сложные по содержанию и синтаксису предложения. Л. Толстой, описывая сцену объяснения, говорил, что не невозможно было понять, но Кити и Левин поняли друг друга. Научно доказана достоверность этого эпизода из романа Толстого.

Отметим, что такое объяснение возможно, как возможно «понимание с одного взгляда», т.е. без слов, без речи вообще. Не приходилось ли Вам объясняться таким способом с родным или близким Вам человеком? Конечно, приходилось! Но если Вы понимали друг друга, значит, это понимание явилось результатом весьма сложной (по участию совершенно разных механизмов, составляющих деятельность нашего мозга и нашего организма в целом) работы.

Подумайте: всем вышеназванным участникам общения надо было правильно понять (осмыслить) ситуацию. Надо было сделать возможным само общение, например, встретиться. Надо было из всех возможных способов общения выбрать наиболее подходящий (обмен взглядами, плач или написание мелком начальных букв слов — как у Кити и Левина); надо было совершить действия (их автоматически выполняет по внутреннему приказу нашей воли нервная система, управляющая движениями наших глаз или рук); и надо было убедиться в том, что нас понимают на каждом этапе самого акта общения (коммуникации). Если бы понимания не произошло, надо было бы изменять способ общения. Да, не просто, как видите, «обменяться взглядами», да еще так, чтобы было понятно! Итак, надо приготовиться к серьезному чтению о серьезных вещах.

Строго научное описание явления «общения» в целом, в полном объеме и во всех его разновидностях — это еще будущая задача большого коллектива ученых-лингвистов, социологов, психологов и других специалистов. И мы, не ставим перед собой такой задачи, решив ознакомить читателей лишь с основами знаний о явлении общения, да еще и в краткой форме. Когда ученые рассматривают какое-нибудь сложное явление, они описывают его по составляющим (компонентам), условно и искусственно разделяя их, чтобы суть, целое легче было уяснить как результат взаимосвязи отдельных компонентов.

Такой способ описания известен каждому школьнику: состав слова (звуковой, графический, морфологический) и его значение изучаются как бы отдельно; состав предложения (по членам предложения) изучается отдельно от разбора предложения по частям речи и отдельно, скажем, от интонации. Реально же речь существует в неразрывном единстве интонации, выражаемой мысли, значений и звучаний слов. А когда описывается на уроке или в учебнике ботаники, скажем, какое-нибудь растение, то отдельно изучается его корневая система, органы дыхания и фотосинтез, способы размножения и т. п. — при всем том, что корней, существующих отдельно от всего остального растения, не бывает и быть не может. Таков, значит, всеобщий способ научного описания. Попытаемся схематично описать процесс общения подобным же образом — по компонентам.

Во-первых, конечно, в акт коммуникации, т.е. общения, входят сами коммуниканты (общающиеся).

В нормальном случае их должно быть не менее двух.

Во-вторых, коммуниканты должны совершать само действие, которое мы называем общением, т.е. нечто делать (говорить, жестикулировать, позволять «считывать» со своих лиц определенное выражение, свидетельствующее, например, об эмоциях, переживаемых в связи с тем, что сообщается).

В-третьих, сообщение характеризуется каким-то содержанием, какой-то формой и каким-то смыслом. Это — не одно и то же. Допустим, что некто (скажем, молодой человек) преподносит кому-то (скажем, знакомой девушке) букет желтых тюльпанов. И делает он это необычно: без улыбки, с отчужденным выражением лица. По форме (допустим, что произносится: «Возьми, пожалуйста, цветы от меня») здесь все стилистически, грамматически и по этикету корректно. Содержание — «передача или подношение цветов» — ясно и вполне может быть в общем оценено положительно. Но смысл особый: «юноша расстается с девушкой». Вспомните, что лицо его было серьезным, а тюльпаны были желтыми (издавна желтый цвет — символ разлуки). Разумеется, истинный смысл реального коммуникативного акта такого рода может быть и иным, если юноша смог достать только желтые тюльпаны или вообще не знал, что желтый цвет — это символ. Неприветливое выражение лица может определяться обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к свиданию. Важно было только привести пример возможного вообще в этой ситуации смысла, показать, чем смысл может отличаться от содержания и от формы коммуникативного акта. Необходимо, далее, определить в каждом коммуникативном акте канал связи. При разговоре по телефону таким каналом являются органы речи и слуха; в таком случае говорят об аудио-вербальном (слухо-словесном) канале, проще -о слуховом канале. Форма и содержание письма воспринимаются по зрительному (визуально-вербальному) каналу. Рукопожатие — способ передачи дружеского приветствия по кинесико-тактильному (двигательно-осязательному) каналу. Если же мы по костюму узнаем, что наш собеседник, допустим, узбек, то сообщение о его национальной принадлежности пришло к нам по визуальному каналу (зрительному), но не по визуально-вербальному, поскольку словесно (вербально) нам никто ничего не сообщал.

многообразие актов коммуникации

В качестве важного компонента коммуникативного акта выступают мотивы участников общения, т.е. их цели и намерения. Преподаватель, допустим, хочет в лекции сообщить нечто студентам, чтобы они это нечто усвоили. Бывает, что кое-кто из студентов не хочет в это же время усваивать это нечто, Тогда говорят о «ножницах в интенциях» (намерениях). Общение в таких случаях либо затрудняется, либо приходит к нулевому результату.

Наконец, всем хорошо известно, что человек в коммуникативном акте может говорить одно, а думать другое, т.е. лжет или просто о чем-то умалчивает из каких-то (не обязательно плохих) побуждений.

В целом ряде случаев (а с помощью научных методов — всегда) можно обнаружить диссоциацию (т. е. рассогласование) формы и содержания сообщения. Криминалисты, например, хорошо знают, как важно наблюдать во время дачи показаний за выражением лица и внешним видом допрашиваемого. Да и мы с вами, не будучи специалистами, часто говорим что-нибудь вроде: «по глазам вижу, что неправда», «говорит о веселом, а у самого губы дрожат», «ничего не рассказывает, а сам все ходит, места себе не находит — что-то его тревожит. Спросишь — «все в порядке», а на деле…»

Следовательно, если мы хотим, чтобы нас поняли правильно, надо, чтобы и форма, и содержание, и смысл того, что мы намерены сообщить и сообщаем, гармонично сливались бы друг с другом, не внося элементов диссоциации. И каналы связи при этом должны быть свободными от «шума» (так специалисты называют любые, не только звуковые, помехи). Разговаривая, нехорошо отворачиваться, заниматься посторонними делами (например, листать книгу), нельзя, одним словом, «зашумлять» канал связи. Естественно, что надо выбирать оптимальную громкость голоса (говорить достаточно громко, но не оглушать), оптимальную дистанцию общения (об этом даже есть специальные интересные исследования). Плохой почерк — не такой уж безобидный недостаток, если подумать, что он может помешать адресату легко и правильно понять написанное письмо. А Вы сами разве не испытывали раздражения, разбирая с трудом чьи-то каракули?

Если бы мы хотели классифицировать коммуникантов, то, вероятно, имело бы смысл различать их по таким существенным (с точки зрения эффективности актов общения) признакам, как: возрастные, половые, профессиональные, общекультурные, образовательные. Важен при этом еще и признак, который можно назвать «уровень сформированности культуры общения».

Если рассмотреть сами коммуникативные акты по их видам и типам, то в зависимости от разных критериев классификации мы получили бы и различные разновидности:

по содержанию: производственные, практически-бытовые, межличностно-семейные, научно-теоретические;

по форме контактирования: прямые, опосредованные. Скажем, переписка является опосредованной формой контактирования коммуникантов, а личная беседа- прямой формой контактирования;

по типу связи: двунаправленные и однонаправленные. Например, чтение книги, или просмотр кинофильма, или выполнение роли зрителя на спектакле — однонаправленный КА. Но если Вы аплодируете актерам, или пишете автору пьесы, книги или кинорежиссеру письмо, или награждаете актеров аплодисментами — связи становятся двунаправленными, взаимными;

по степени взаимосоответствия коммуникантов: высокая, удовлетворительная, незначительная, неудовлетворительная, отрицательная. — При неудовлетворительной степени взаимосоответствия (в таких случаях говорят и о коммуникабельной несовместимости и даже о полной психологической несовместимости) уместно констатировать: «говорят на разных языках». Хотя имеют при этом в виду вовсе не разные национальные языки, а, например, совершенно несовмещающиеся пристрастия, интересы, манеры разговаривать и общаться в целом;

по результатам: от негативного («совершенно превратно меня понял, извратил мою мысль») через нулевой («никак не можем понять друг друга») к позитивному («он меня понимает, а я — его»). Шкалы негативного и позитивного результатов достаточно растянуты: мы можем понять кого-то так, что он будет в восторге, а можем просто вызвать кивок одобрения. Непонимание может граничить и с извращенным пониманием.

А 230 лет тому назад (подумать только!) великий наш соотечественник Михаил Васильевич Ломоносов закладывал основы современных исследований общения в своей «Российской грамматике», говоря:

«… Когда к сооружению какой-либо махины (т. е. машины. — Авт.) приготовленные части лежат особливо и ни которая определенного себе действия другой взаимно не сообщает, тогда все их бытие тщетно и бесполезно. Подобным образом, если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, то бы не токмо лишены мы были сего согласного общих дел течения, которое соединением наших мыслей управляется, но едва бы не хуже ли были мы диких зверей…»

Мог ли М. В. Ломоносов знать, как серьезно будут изучать общение? Несомненно, он догадывался об этом.

Теперь (для разрядки и проверки усвоения прочитанного) ответьте на следующие ВОПРОСЫ:

1. Правилен ли был ответ на вопрос анкеты о том, сколько времени (в среднем) в течение суток мы общаемся?
2. Не нарушали ли Вы (случайно или намеренно) пра­ вил эффективного общения?
3. Не думаете ли Вы, что общению учит любое художественное произведение — вне зависимости от специальных намерений автора? Не считаете ли Вы, что, читая эти строчки, общаетесь с нами, авторами этой книжки?
4. Попробуйте, опираясь на нашу классификационную схему, описать (охарактеризовать) все компоненты коммуникативного акта, рассматривая картину И. Е. Репина «Крестный ход в Курской губернии».